Форум Русского Инженерного портала

Владимир Гиляровский. Карательная экспедиция Римана (Рассказ очевидца)

Немного о "правах человека" во французскобулочной России. Быть может венценосный выродок сурово наказал Римана и его мясников за зверства? Ничуть - изувер-полковник довольно быстро стал генерал-майором, приближенным к царской семье - был уполномоченным санитарного поезда императрицы, а на такие должности людей с улицы не ставили. К слову, садист и изувер Николай Риман отметился зверствами ещё в Кровавое Воскресенье, что описывали находящиеся в эмиграции его сослуживцы, так что командовать карателями, расстреливавшими и издевавшимися над русскими людьми ему поручили неспроста - "царю-мученику" именно это было и надо. Непосредственный начальник Римана - полковник Георргий Мин занялся подавление восстания и волнений в Москве, отдал приказ войскам «Арестованных не иметь, пощады не давать». За свои действия Мин был отмечен особой похвалой царя - будущего "мученика" и вскорости был произведён в генерал-майоры, зачислен в царскую Свиту и получил денежную премию «с присовокуплением царского поцелуя». Ну а Николай-2 справедливо получил от народа титул "Кровавого." С чего бы это случились подряд две революции в такой богоспасаемой и гуманной христианской стране? Поди жиды с англичанами всех подкупили. А господа каратели пока радостно хрустели французскими булками.

Вот что рассказывал мне обер-кондуктор Т. В. Голубев, вернувшись из карательной экспедиции Римана в декабре 1905 года.

16 декабря я вышел на дежурство с бригадой. На вокзале — войска. Времени 9 час. утра. Я осмотрел поезд, а в товарные вагоны вкатили два орудия, для чего пропилили стенки вагонов и выбили окна. В передние классные вагоны поставили два пулемета.

Впереди нашего поезда стоял еще паровоз с одним вагоном, в нем находились, под командой поручика Костенко, солдаты железнодорожного батальона, того Костенко, которого Риман хотел расстрелять, а он спас многих от гибели. Его «шеф-поезд» шел за версту впереди. Мы за ним.

Бригада моя была неполна: двадцать три вагона, а нас четверо. Я потребовал себе в помощь еще трех человек для ручных тормозов. На вокзале бригада находилась с Рязанского участка, но она отказалась ехать. Явился сам полковник Мин, прибывший на вокзал с Риманом.

— Одумайтесь. Сроку 24 минуты, а то расстреляю! — сказал он.

Те струсили, и их посадили в батальон семеновцев. Эшелоном командовал полковник Риман. Поезд тронулся.

— Далеко мы едем? — спросил я его.

— Не ваше дело,— куда прикажу!

Солдаты разговаривали между собой тихо о своих делах.

Вот и Сортировочная. Следы погрома. Вагоны разгромлены. Товары, мука, хлеб разбросаны по путям.

В первом классе сидели офицеры. Шеф-поезд ушел в Перово.

Около погромленных вагонов были люди: кто с лошадью, кто с санками — они забирали грузы; некоторые, завидя нас, кричали: «Да здравствует свобода!»

Солдаты стреляли в них из окон, а некоторые с площадок. Стреляли без разбору. Люди падали, бились на снегу, ползли, оставляя кровавые следы. Вот народ бросил все и побежал в поле, а кто остался у лошадей и саней, тех всех перебили. Женщина укрылась за сарай ассенизации со своими санками. Муж ее убежал, а ее застрелили.

Риман заходил на станцию, откуда слышалась револьверная пальба. Для уборки тел оставили нескольких солдат и поехали. Был полдень. Направо у станции Перово забор мастерских и роща. Шли люди вдоль полотна и около забора, приличные, человек шестьдесят.

— Ни с места! Руки вверх! — наведя револьвер, закричал им с площадки вагона Риман. Люди продолжали путь. Риман остановил поезд. Солдаты начали в них палить. Когда сосчитали убитых, то оказалось их шестьдесят три человека. Некоторые, услышав выстрелы, поднимали руки, но их били. Все солдаты вышли из поезда, а его, пустой, приказали двинуть на станцию. Солдаты пошли в наступление с двух сторон. Влево загремели выстрелы. Я остался в поезде с бригадой. Видно было, как падали люди.

Когда поезд остановился около платформы, мы услыхали крик: штыком прикололи помощника начальника станции в то время, когда он говорил по телефону...

Шеф-поезд ушел дальше. Привели в поезд девочку лет десяти. Ее врач перевязал, и куда-то отправили. Это была единственная перевязка за все время, остальные раненые истекали кровью на снегу. Риман ходил с солдатами по селу. Там стреляли. Я вышел из вагона на станции, но Риман крикнул:

— Идите в поезд!

Поехали из Перова.

В Вешняках никого не убили и не забрали. Шеф-поезд шел нам навстречу,— он уже побывал в Люберцах, где, как сказывали, на Люберецком заводе был митинг, который благодаря появлению шеф-поезда разбежался, и тем спасся народ. В Подосинках Риман застрелил Михельсона и еще двоих. Поехали дальше.

Когда шеф-поезд шел навстречу по нашему пути — солдаты и офицеры испугались. Все выскочили с Риманом во главе. Думали, что на нас пустили поезд революционеры. Оказался шеф-поезд, и успокоились. Он прицепился к нашему поезду. Таким образом состав тянули три паровоза. Вскоре поезд оборвался. Три вагона отскочили, лопнули у них стяжки. Прибыли в Люберцы и наступали пешие. Поезд встал у платформы. Его встретил дежурный по станции Смирнов. У Римана в руках все время был проскрипционный список.

— Кто вы?

— За начальника станции, Смирнов.

— Обыскать.

Отобрали бумаги, ключи, и его увели.

Стало темно. Я купил свечей.

Солдаты пошли в обход, в село.

Собрали деревенскую власть на сход. Удалось ли им быть на Люберецком заводе, где и были главные революционеры,— не знаю. Знаю только одно, что к его приезду, благодаря благодетелю шеф-поезду, все рисковавшие убежали с завода. Мы остались ночевать, осветили вагоны. Часть солдат варила ужин на платформе. Солдатам давали спирт. И нас накормили ужином, а в село не пустили.

Вместо арестованного Смирнова вызвали с квартиры дежурить начальника станции Лунькова. Меня вызвал Риман, приказал быть ближе к нему и по первому приказанию быть готовым. Начальник станции Луньков встретил меня на платформе и указал мне на свой кабинет.

— Будь здесь, усни на диване.

Там сидел арестованный Смирнов. Он писал записки карандашом и показывал мне:

«Попроси у отца и матери прощения, поцелуй сестер».

Отец его дорожный мастер в Шурове. Смирнов чувствовал, что его убьют.

Я задремал. Проснулся. Хотел идти в поезд, но часовой не пустил.

— Ты арестован!

Еще к нам привезли из деревни старосту.

Вошел дежурный офицер и заявил, что я главный кондуктор и не считаюсь арестованным. Меня выпустили.

Я вышел в зал, а идти не могу, ноги подгибаются. Меня подхватил под руки солдат, толкнул к стене. Мне принесли стакан чего-то и велели выпить. Я подумал: «отрава», но все-таки выпил,— хуже не будет! Оказалось — спирт, но я даже не понял, когда пил.

— Как себя чувствуешь? — Ничего.

— Еще хочешь? — Прибавьте.

И еще выпил полстакана. Согрелся, но в голову не ударило, будто и не пил. А потом уснул мертвым сном.

Ночью было тихо. Офицеры в зале первого класса все время заседали и по очереди спали.

Утром в семь часов привели разносчика и расстреляли. На него указал жандарм: разносчик у него отнял шашку и револьвер в первые дни забастовки.

Солдаты пошли с обыском по домам и привели некоего Волкова, жившего в селе, вывели его в палисадник у станции, обыскали. Вышел Риман, взял у обысканного браунинг:

— Где вы достали его?

Что ответил он, я не расслышал. Риман в упор выстрелил ему в грудь. Вывели в тужурке П. Ф. Смирнова. Увидел меня на перроне, крикнул мне:

— Васильевич. Кланяйся родителям, попроси прощенья!

Свели в палисадник. Солдат ему выстрелил из винтовки в затылок. Смирнов качнулся, но не упал. Кто-то еще выстрелил в него из револьвера и убил.

Подъезжает к станции извозчик. На санях сидит бритый человек в шубе. Его остановили и обыскали. Ничего не нашли и отпустили. Он пошел на село, в чайную. Там он сидел с компанией — солдаты вновь его обыскали и нашли у него два револьвера. Забрали его и шестерых пивших с ним чай. Их отвели в контору начальника станции.

Около двери совещались офицеры, потом привели священника к арестованным. Он там пробыл несколько времени и ушел. Вслед за ним арестованных под конвоем повели в поле. Мы смотрели с платформы вагона. Они шли бодро, быстро. Впереди спокойно шагал бритый в шубе, руки в карманы. Это был Ухтомский. Сначала его не узнали,— он прежде носил бороду и усы. Всех поставили у кладбища, на горке, лицом в поле, а спиной к шеренге солдат, но бритый взял да повернулся и стал лицом к солдатам. Грянул залп. Все упали, а бритый стоял, руки в карманах. Второй залп — он закачался. В это время его дострелили из револьвера, и он упал.

Поехали дальше. Захватили арестованного слесаря и дорогой его пристрелили и выбросили из вагона на путь. В Быкове не останавливались. В Раменском делали обыск. Захватили с собой помощника начальника станции Соколова. Поехали в Голутвино.

Шеф-поезду приказ был дан идти вперед не дальше чем на версту.

В Голутвино прибыли около 3-х часов дня. У депо, помню, мастеровые делили тушу говядины. Их не тронули, а солдаты только спросили: откуда мясо? И им ответили: — Купили.

Пошли солдаты наступлением на завод Струве и кругом. На станции расставили часовых. По платформе шел машинист Харламов. У него нашли револьвер без барабана,— вывели на станцию и расстреляли.

В это время фельдфебель какого-то полка, возвращавшегося с войны, подошел к Риману и сказал:

— Удивляюсь, ваше высокоблагородие, как можно без суда расстреливать?

— А, ты лезешь учить! — и пристрелил его. Народу была полна станция. Всех задерживали, обыскивали. Расстреляли у штабелей с камнем 23 человека. Приводили начальника депо, но отпустили. Взяли начальника станции Надежина и его помощника Шелухина — старые, уважаемые всеми люди. Повели гуськом: Шелухина — впереди, сзади — Надежина, который шел рядом с Риманом и просил его:

— Пожалейте, хоть ради детей.

Риман приказал солдату велеть ему замолчать, и солдат ударил кулаком старика по шее. Их расстреляли в числе двадцати трех у штабелей.

После рассказывали, что, когда рассматривали убитых, Шелухин был еще жив и просил пощадить, но его прикончили из револьвера.

Ужас был в Голутвине!

На обратном пути в Ашиткове тоже были расстрелы; между прочим, расстреляли начальника станции и телеграфиста. Останавливались на некоторых станциях, но нигде никого больше не убили. Да и станции были пусты и окрестности тоже: будто все вымерло.

Подъезжая к Москве, Риман призвал нас и приказал молчать о том, что видели. Прибыли в Москву в 10 ч. утра 19 декабря.

Вернувшись домой, я долго не мог прийти в себя — все плакал.

А кондуктор Маркелин, ездивший с нами, сошел с ума.

Биографическая справка
Владимир Алексеевич Гиляровский (1853 – 1935) - русский журналист, прозаик, поэт. Родился в семье помощника управляющего лесным имением в Вологодской губернии. Потомок запорожских казаков. Рано стал самостоятельным, около 10 лет провел в странствиях, занимаясь самой различной деятельностью. В 1877 добровольно стал солдатом, участвовал в русско-турецкой войне.
С 1881 года стал регулярно печататься в нескольких газетах, позднее числился штатным сотрудником газеты "Россия". специализировался на уголовной хронике и репортажах, быстро стал известным. Ему приписывались невероятные приключения, репортер считался одним из лучших знатоков географии и нравов Москвы.
В 1887 по совету Г.И. Успенского и настоянию Чехова Гиляровский собрал и напечатал первые рассказы под названием «Трущобные люди». Цензура запретила книгу, тираж ее был уничтожен. Но рассказы из нее вошли в более поздние сборники писателя. Также Гиляровский издал несколько стихотворных сборников, не имевших успеха. В начале XX века в очерках журналиста поднимаются и экономические, и политические темы, но основную славу Гиляровскому приносят сенсации, репортажи с места событий.
В 1905 году Гиляровский путешествовал в поезде, в котором машинист А.В.Ухтомский вывозил под огнем правительственных войск дружинников из Москвы («В вихре»). Тогда же он записал рассказ и железнодорожника Т.В.Голубева о карательной экспедиции полковников Мина и Римана на Московской железной дороге, опубликованный лишь в 1925 году.
После революции Гиляровский продолжил журналистскую деятельность, одновременно занимаясь подготовкой ряда книг о Москве, а также работая над мемуарами и воспоминаниями. Умер в 1935 году в возрасте 82 лет.